Кажется, что в одночасье вдруг стихли все звуки, отзвучал этот безумный джаз отпускного сезона.
Не слышно саксофоново-резких голосов чаек, ни контрабасово-низкого гула оживленного курортного городка. Сбился и затих четкий ритм, отмерявшийся все прибывающими машинами.
Не различить больше звон льда, падающего в стакан в пляжном кафе, не уловить шипение масла для кружевных "крепов"-блинов, не услышать, как ни старайся, глухих хлопков пляжных вьетнамок по отпускным пяткам. Гулкие клаксоны, звонкие вскрики детей, несущихся к прибою, упругие удары ветра в спины ярких воздушных змеев - все эти звуки растворились в постсезонной тишине.
Воздух уже по-осеннему прозрачен и чист, и кажется, что побережье засыпает, убаюканное этой неожиданно наступившей тишиной.
Я иду по дорожке вдоль берега, погрузившись в такое же меланхолично-медитативное состояние. Я превратилась в слух.
"Шшшшух, шшшшшух", - как звуки шейкера мои шаги едва различимо шелестят песком на дорожке. "Ууууу, вууууу", - протяжно выводит ветер, перебирая рейки деревянной ограды на дюнах. Я вслушиваюсь в этот ритм, мягкий и бархатистый. Закрываю глаза и словно оказываюсь в маленьком кубинском баре, где загорелые музыканты сидят на небольшой сцене.
Один, невысокий и коренастый, привычным жестом оживляет в своей руке шейкер. Другой, курчавый и смуглый как смоль, чуть трогает пальцами струны гитары. Третий, совсем юный, выдувает пронзительные, щемящие звуки из тромбона. А четвертый, прикрыв глаза, заводит песню. И я не знаю, о чем он поет, и кому посвящены эти исполненные грусти и томления слова... Но я знаю, что поет он именно то, что находит отклик в моей душе. Он поет мою мелодию постсезонья.